Массовое сознание и стихийное массовое поведение.

Массовое сознание – практическое знание различных социальных групп не основанное на специализированном знании, нужное социальным группам в повседневной жизни для взаимодействия и коммуникации в малых группах, местности проживания, стране, мире.

Массовое сознание — один из видов общественного сознания, наиболее реальная форма его практического существования и воплощения. Это особый, специфический вид общественного сознания, свойственный значительным неструктурированным множествам людей (“массам”). Массовое сознание определяется как совпадение в какой-то момент (совмещение или пересечение) основных и наиболее значимых компонентов сознания большого числа весьма разнообразных “классических” групп общества (больших и малых), однако несводимый к ним.

Это новое качество, возникающее из совпадения отдельных фрагментов психологии деструктурированных по каким-то причинам “классических” групп. В силу недостаточной специфичности источников своего появления и неопределенности самого своего носителя, массовое сознание в основном носит обыденный характер.

История изучения массового сознания достаточно сложна и противоречива. Проблема реального “массового сознания” и его особого носителя, “массового человека”, возникает в жизни, а затем и в науке на рубеже XVIII — XIX веков. До XVIII века включительно господствовали концепции, утверждавшие, что общество представляет из себя скопление автономных индивидов, каждый из которых действует самостоятельно, руководствуясь лишь собственным разумом и чувствами.

Хотя подспудно массовизация общественного сознания начиналась и раньше, до определенного времени она носила достаточно локальный характер. Реально, это было связано просто с недостаточной плотностью расселения людей — невозможно наблюдать действительное “массовое” сознание в обществе, население которого расселено исключительно по небольшим деревенькам. Отдельные вспышки хотя бы относительно массовой психологии стали наблюдаться по мере разрастания средневековых городов. “Из-за постоянных контрастов, пестроты форм всего, что страгивало ум и чувства, средневековая жизнь возбуждала и разжигала страсти, проявляющиеся то в неожиданных взрывах грубой необузданности и звериной жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города”.

Однако это были лишь предварительные формы, начало массовизации. Прав А.Я. Гуревич: “Конечно, если мы станем искать в высказываниях ведущих теологов и философов Средневековья непосредственное выражение массового сознания и вознамеримся по ним судить о настроениях и воззрениях “среднего человека”, мы впадем в глубочайшее заблуждение”. Ни само общество, ни его тогдашние “теоретические представители” не могли осознать и сформулировать реальное состояние психологии населения. Хотя именно тогда массовое сознание, отличавшееся особым доминированием иррациональных форм, с большой силой уже проявлялось в реальной политике.

“Без сомнения тот или иной элемент страсти присущ и современной политике, но, за исключением периодов переворотов и гражданских войн, непосредственные проявления страсти встречают ныне гораздо больше препятствий: сложный механизм общественной жизни сотнями способов удерживает страсть в жестких границах. В XV в. внезапные эффекты вторгаются в политическую жизнь в таких масштабах, что польза и разум все время отодвигаются в сторону”. Однако вплоть до конца XVIII века все эти эффекты носят достаточно частный, локальный характер.

На рубеже XVIII—XIX веков ситуация изменилась кардинально. Промышленная революция и начавшаяся урбанизация привели к появлению массовых профессий и, соответственно, к массовому распространению ограниченного числа образов жизни. Снижение доли ремесленничества и нарастающее укрупнение производства неизбежно вели к деиндивидуализации человека, к типизации его психики, сознания и поведения. Разрастание крупных городов и усиление миграции в них людей из аграрных провинций с разных концов той или иной страны, а подчас и сопредельных стран, вели к смешению национально-этнических групп, постепенно размывая психологические границы между ними. В то же время, большие социально-профессиональные группы еще только формировались. Соответственно, шла стихийная крупномасштабная социальная реформа, первоначальный этап которой как раз и характеризовался деструктуризацией привычных психологических типов и появлением новых, еще неструктурированных, и потому размытых “неклассических” форм общественного сознания. Так стало очевидным появление принципиально нового явления, которым, соответственно, и занялась наука.

Формально словосочетание “массовое сознание” стало встречаться в научной литературе начиная с середины XIX века. Особенно, оно распространилось к концу данного столетия, хотя носило еще описательный, скорее образный характер, в основном лишь подчеркивая масштабы проявлявшихся психологических явлений. До этого вообще преобладало обобщенное понятие психологии масс. Считающиеся классическими труды Г. Тарда, Г. Лебона, Ш. Сигеле и В. МакДугала, появившиеся на рубеже XIX-XX веков и посвященные отдельным конкретным проявлениям психологии масс (прежде всего, психологии толпы), носили общесоциологический и, скорее, научно-публицистический, чем аналитический характер.

Более или менее определенное употребление понятия “массовое сознание” в качестве специального научного термина началось лишь в 20-30-е гг. XX столетия, хотя и тогда это долгое время оставалось на уровне беглых упоминаний и несопоставимых между собой, крайне многообразных трактовок. Затем вообще наступила серьезная пауза в исследованиях. В западной науке это определялось тем, что массовая психология как таковая стала исчезать: общество структурировалось, а культ “свободного индивида” предопределял доминирование индивидуальной психологии. Массы как бы “рассыпались”. С исчезновением же феномена исчезли и попытки его изучения.

В итоге, западные исследователи не смогли договориться о смысле центрального понятия “массы”, лежащего в основе исследования массового сознания. По оценке Д. Белла, в западной науке сложилось, как минимум, пять различных его интерпретаций. В одних случаях под массой понималось “недифференцированное множество”, типа совершенно гетерогенной аудитории средств массовой информации в противовес иным, более гомогенным сегментам общества (Г. Блумер). В других-случаях— “суждение некомпетентных”, низкое качество современной цивилизации, являющееся результатом ослабления руководящих позиций просвещенной элиты (Х. Ортега-и-Гасет). В третьих — “механизированное общество”, в котором человек является придатком машины, дегуманизированным элементом “суммы социальных технологий” (Ф.Г. Юнгер). В четвертых, “бюрократическое общество”, отличающееся широко расчлененной организацией, в которой принятие решений допускается исключительно на высших этажах иерархии (Г. Зиммель, М. Вебер, К. Маннгейм). В пятых, — “толпа”, общество, характеризующееся отсутствием различий, однообразием, бесцельностью отчуждением, недостатком интеграции (Э. Ледерер, X. Арендт).

В советской науке сложилось иное, хотя отчасти и аналогичное положение. Структурирование общества по социально-классовому основанию привело к абсолютизации роли классовой психологии. Она подменила собой и массовое, и индивидуальное сознание. Соответственно, и здесь массовая психология как таковая исчезла — по крайней мере, из поля зрения исследователей.

Во второй половине 60-х гг. XX столетия данное понятие пережило своеобразное второе рождение в советском обществознании, хотя это был кратковременный период. Лишь начиная со второй половины 80-х гг. можно отметить новый прилив исследовательского интереса к массовому сознанию. Но до сих пор недостаточное внимание к данному феномену объясняется как минимум двумя причинами. Во-первых, объективные трудности изучения массового сознания. Они связаны с самой его природой и свойствами, плохо поддающимися фиксации и описанию, что делает их трудноуловимыми с точки зрения строгих операциональных определений. Во-вторых, трудности субъективного характера, прежде всего в отечественной науке, до сих пор связаны с доминированием догматизированных социально-классовых представлений, а также недостаточной разработанностью терминологического аппарата, что продолжает сказываться.

В итоге, как в зарубежной, так и отечественной научной литературе, посвященной различным сторонам явления массовизации психики и массовой психологии в целом, до сих пор нет крупных работ, в которых специально рассматривалась бы психология массового сознания. Бытующие ныне в науке взгляды можно объединить в два основных варианта.

С одной стороны, массовое сознание — конкретный вариант, ипостась общественного сознания, заметно проявляющаяся лишь в бурные, динамичные периоды развития общества. В такие периоды у общества обычно нет интереса к научным исследованиям. В обычные же, стабильные периоды развития массовое сознание функционирует на мало заметном, обыденном уровне. При этом существенно, что оно может одновременно включать в себя отдельные компоненты разных типов сознания. Например, сознание классических групп социально-профессионального характера, составляющих собой социальную структуру общества (что обычно имеет приоритетный характер и в первую очередь фиксируется теоретиками). Может оно включать и некоторые иные типы сознания, присущие специфическим множествам индивидов, объединяющим представителей различных групп, но, в то же время, не имеющим отчетливо группового характера. Обычно это фигурирует как обыденное сознание, не имеющее четкой социальной отнесенности — например, “сознание” очереди за дефицитным товаром в условиях “развитого социалистического общества”. Согласно данной точки зрения, проявления массового сознания носят в значительной мере случайный, побочный характер и выступают в качестве признаков временного, несущественного стихийного варианта развития.

С другой стороны, массовое сознание рассматривается как достаточно самостоятельный феномен. Тогда это сознание вполне определенного социального носителя (“массы”). Оно сосуществует в обществе наряду с сознанием классических групп. Возникает оно как отражение, переживание и осознание действующих в значительных социальных масштабах обстоятельств, в том или ином отношении общих для членов разных социальных групп, оказывающихся тем самым в сходных жизненных условиях, и уравнивающих их в том или ином плане. Согласно данной логике, массовое сознание оказывается более глубинным образованием, отражением действительности “первичного порядка”, которое лишь потом обретает необходимые психологические признаки социальной определенности.

Массовое стихийное поведение

Изучение массового стихийного поведения на­чалось со второй половины XIX века и привело к фор­мированию двух основополагающих социально-психологических школ: немецкой психологии народов (М. Лазарус, Г. Штейнталь, В. Вундт) и франко-италь­янской психологии масс (Г. Лебон, Г. Тард, В. Парето, Ш. Сигеле). В России массовидные явления изучались М.Г. Михайловским (субъективная социология), В.М. Бехтеревым (коллективная рефлексология), А.Л. Чижевским (гелиопсихология).

Однако в 30-е годы данная проблематика была сочтена неактуальной для социалистического общест­ва и идеологически вредной, как и большинство дру­гих тем, изучаемых социальной и политической пси­хологией. Их систематическое изучение, по существу, прекратилось, между тем как в Западной Европе и Америке 20—60-е годы отмечены всплеском интереса ученых, политиков и военных к проблематике стихий­ного поведения.

В СССР исследования возобновились лишь в кон­це 60-х годов в рамках закрытых учреждений между­народного отдела ЦК КПСС, МВД и, предположитель­но, Министерства обороны. В известной мере это были переложения и компиляции зарубежных работ (час­тично засекреченных), причем до начала 90-х годов открытые публикации в нашей стране были единич­ны. Переход к системному познанию проблемы мас­сового стихийного поведения начинается в отечест­венной науке с середины 90-х годов XX века.

Обобщение достижений современного научного анализа проблемы массового политического поведе­ния позволяет в рамках политической психологии выделить наиболее существенные признаки данного феномена. Массовое стихийное поведение (англ, collective behavior) — термин политической психологии, которым обозначают различные формы поведения толпы, циркуляцию слухов, паники и прочих массовидных явлений. Прежде всего следует отметить, что его характер и направленность зависят и определя­ются массовым сознанием.

В массовом поведении, безусловно, сказывается детерминирующая роль массового сознания, которое понимается как отражение материальных условий жизни, труда и отношений. При этом массовое сознание рассматривается стержнем всех отмеченных ком­понентов и имеет ряд особенностей: является производ­ным, прежде всего, от экономического базиса общества и по содержанию охватывает все его социально-поли­тические и экономические проблемы; носит многопла­новый системный характер, обеспечивающий ин­теграцию различных форм сознания — правового, этнического, политического, профессионального, сти­хийного и др.; проявляется на трех уровнях — инди­видуальном (отдельного человека), групповом (малых групп) и целостном (общественном); играет активную преобразующую роль в поведении и отношениях.

Массовое сознание, как интегративная детерми­нанта массового поведения, имеет ряд особенностей — высокую динамичность, противоречивость и спонтан­ность, так как формируется и изменяется под дейст­вием более широкого и мобильного спектра факторов; существенно зависит от устойчивости интеграции различных реально действующих факторов и условий; неоднозначно и противоречиво проявляется на инди­видуальном, групповом и массовом уровнях.

Массовое сознание обусловливает характер таких явлений, как массовое мнение, настроение и поведе­ние. С его организующим началом связаны направлен­ность и характер организованного и стихийного пове­дения. Поэтому интересующий феномен — стихийное массовое поведение, являющееся разновидностью мас­сового поведения, важно исследовать с учетом влия­ния на него массового сознания и массового мнения.

В отличие от организованных политических групп, стихийные выступления предъявляют к своим уча­стникам иные психологические требования. К числу стихийных форм поведения относятся как незапла­нированные поступки, совершаемые отдельными людьми, так и неорганизованные массовые выступ­ления, бунты, восстания, митинги протеста и т. п. Политическую психологию значительно больше ин­тересуют именно массовые формы, в силу их поли­тической значимости и потому, что в них действуют иные психологические законы, чем в индивидуаль­ном поведении.

До последнего времени мы мало интересовались такой экзотической проблематикой, как поведение толпы, паника, слухи. Со времен Лебона и Тарда психоло­гия мало что добавила к представлению о механизмах  массовой агрессии или энтузиазма. Но события, происходящие в отечественной политике, подтолкнули поиск психологов в этом направлении. Нарастание стихийных элементов политического поведения пока­зало неготовность властей, воспитанных в иных усло­виях, обеспечить безопасность граждан, участвующих в митинге, который выходит из-под контроля и превра­щается в погром.

Стихийное поведение чаще всего является массо­вой реакцией людей на политический кризис и неста­бильность. Для этой реакции характерно преобладание иррациональных, инстинктивных чувств над осознан­ными и прагматическими.

Собственно психологические факторы, такие, как нарастание чувства неуверенности, страха, недоверия к официальным средствам информации, ведут к появ­лению слухов, панике, агрессии. Эмоции людей, на­ходящихся в массе, распространяются по своим соб­ственным законам: это многократное усиление эмоций под влиянием заражения и внушения, получившее наименование циркуляторной реакции.

Следует учесть, что, хотя описываемые действия имеют действительно стихийный характер, всегда на­ходятся политические силы, готовые использовать этот эффект стихийности и получить от них определенный политический капитал. Наиболее характерны в этом смысле разного рода экстремистские, националистиче­ские движения, которым свойственно стремление воз­действовать на бессознательную, иррациональную мотивацию участников политического процесса. По­литические психологи установили, что именно для по­литиков этого спектра характерен «большой репрес­сивный потенциал, т. е. склонность к агрессивному поведению и применению насилия, авторитарная струк­тура личности». Но не в меньшей степени важно и то, что такие политики опираются на определенные соци­альные слои, которые являются их социальной базой. Это, прежде всего, такие социальные группы, которые в силу условий жизни становятся благодатной почвой для соот­ветствующего воздействия. В древности их называли охлоеом (чернью) в отличие от демоса (народа).

Наиболее податливы к распространению стихий­ных форм политического поведения маргинальные группы в силу утраты традиционных ценностей, при­вычных социальных ориентиров, отчуждения. Быстро меняющиеся условия жизни вызывают протест про­тив стирания вероисповедальных, национальных, расовых и иных барьеров, служивших опорой их миро­воззрению.

Можно выделить целый набор ценностей и целей, установок и стилевых особенностей, которые харак­терны для экстремистского поведения. Первое, что бросается в глаза, — это духовная ущербность и анти­интеллектуализм таких движений. Они апеллируют к предрассудкам, которые наиболее пышно расцветают именно в маргинальных группах. Однако идейные соображения не являются ни главным механизмом, ни главной ценностью экстремистских движений. В пер­вую очередь они опираются на бессознательные струк­туры, эмоции, инстинкты, веру, предрассудки и суе­верия. Стихийность, как правило, умело насаждается и умело используется политическими лидерами, что способствует сплочению людей вокруг них.