Научное творчество

Экспериментально-психологическое изучение субъективныхфакторов научного творчества становится в связи с этим особенно актуальным, ведь до сих пор никто не дал ответа на вопрос, поставленный одним из видных математиков XX в. Ж. Адамаром:

почему одни решают поставленные проблемы, а другие, более «счастливые» и вдумчивые, делают великие открытия (Адамар, 1970. - С. 49).

Вопрос Адамара — это, по существу, вопрос о видах творчества л роли уровней интеллектуальной активности ученых. Думается, что экспериментальные факты, с которыми мы познакомим читателя, убедят его в верности такого предположения. Более того, позволят построить определенную теоретическую концепцию как ответ на этот извечный и, казалось бы, безнадежный вопрос.

 Научное творчество

Эксперимент был проведен на большой выборке научных работников в области точных и гуманитарных наук. В первую выборку вошли научные сотрудники и преподаватели всех факультетов МГУ. Затем к эксперименту были привлечены как отдельные ученые, так и целые научные коллективы НИИ АН СССР, АН УССР и АПН СССР. Всего в эксперименте приняло участие более 500 работников науки и техники. В книге мы приводим анализ профессиональной-деятельности на малых выборках, которые в течение десяти лет

подвергались лонгитюдному исследованию с целью установления надежности наших данных.

Начиная анализ интеллектуальнойчйктивности группы ученых, проявивших в эксперименте стимульно-Т^рсцгуктивный уровень, оговоримся, что не включаем в рассмотрение людей с заведомо низкими способностями и профессиональными данными. Нас больше интересовали испытуемые с высоким уровнем развития способностей и высокой квалификацией — кандидаты и доктора наук, занимающие преимущественно высокие руководящие посты в научных учреждениях (старшие научные сотрудники, заведующие лабораториями и т.п.), но, по свидетельству коллег, не сделавшие ни одного открытия и, тем более, не поставившие ни ^Л'юп повои проолсмы.

Испытуемых в рассматриваемой группе отличает исключительно Добросовестная работа; для них нет «трудных задач», но очень значимы «неудачи»; так, испытуемый А. Б. попытался применить в Решении простейшую частную эвристику, допустил ошибку — и Уже на протяжении всей последующей работы в эксперименте не Проявлял никакой познавательной инициативы (вдруг опять ошибется?).

Испытуемый Б. Ц. заведует проблемной лабораторией в одном Из ведущих академических институтов; он прекрасный организатор, добросовестный и умный человек, но... крайне консервативен в своей области. Обучающий эксперимент с ним прошел весьма Успешно. Испытуемый очень хорошо освоил новую деятельность: «Я могу теперь при решении задач любым методом пользоваться», «Я освоил систему» (под системой он имел в виду всего лишь алгоритм решения задачи).

В основном эксперименте создается впечатление, что испытуемый все время себя останавливает, словно запрещает себе углубляться в материал. («Опять муки творчества... Симметрично расположу решение новой задачи по отношению к старой, чтобы не думать...») Экспериментатор предлагает подряд (на соседних клетках) две задачи, соответственно меняя при этом топологию условий и решения. «Вы меня наталкиваете на обобщение. Не пойду я туда!» — говорит он. Испытуемый очень осторожен, недоверчив, подозрителен, боится, что сделает что-то неверно. «Что вы мне даете? Да, надо быть осторожным. Вы приемы применяете. . они наталкивают на обобщение». Он стремится решить задачу как можно быстрее (т.е., по его мнению, лучше) и видит для этого лишь один путь — автоматизировать двигательный способ, наловчиться скорее вычерчивать диагонали путем упражнения: «Я делаю автоматически, почти не думая. Есть конкретные задачи. Мы упражняемся. Я не делаю больше, чем вы меня просите... Если бы за это что-нибудь было обещано, ведь мозг противится думать, если не знаешь зачем. Нет стимула».

Испытуемый К. В. — старший научный сотрудник, очень способный, обстоятельный и плодотворный исследователь, обладающий высокой культурой мышления. Эта обстоятельность и культура проявились в эксперименте: К. В. тщательно прослеживал линии ударов; в обучающей серии, прежде чем начать решать первую задачу, сформулировал ее требования, уточнил для себя алгоритм прослеживания ударов; на решение первой задачи ему потребовалось всего 3 мин 15 с; вторую задачу определил как аналогичную («Задача, наверное, та же и решается сходным образом») и решил за 2 мин 37 с. Столь же быстро и успешно К. В. решал индикаторные задачи. Обращает на себя внимание осознанность испытуемым всех действий, выражавшаяся в интересном, развернутом словесном отчете. Однако осознанность им ситуации не приводила к постановке вопроса: почему так получается? Более того, испытуемый стремился как бы отгородиться от всей картины, получаемой в эксперименте, и у него хватило терпения вырезать бумажные квадратики, чтобы ими можно было закрывать поля, использованные при решении предыдущих задач («чтобы поле было чистым»). Не помогла и стимуляция на ускорение решения (многие люди в жизни начинают искать другой, обходной путь при требовании ускорить деятельность).

Пример с К.В. весьма характерен и поучителен. Длительные наблюдения за этим ученым подтвердили полученный нами экспериментальный факт. В науке у К. В. поистине добротное имя. И дело не только в его высокой квалификации и широкой эрудиции. Его научные статьи ювелирно отточены, обстоятельно (Д°

педантизма!) аргументированы. Хорошо это или плохо? И да и нет, в зависимости от того, какую функцию выполняет человек в науке. 20 лет К. В. «тянул» основную нагрузку в лаборатории, а после смерти заведующего отказался занять его место, сославшись на то, что у него «нет программы исследований». Может быть, К. В. не честолюбив и скромен или просто боится ответственности, не умея «командовать» людьми? Вопрос чисто риторический: тот, кто видел К. В. в роли командира группы смельчаков-туристов, покорявших на плотах бурные горные реки, или в роли организатора научного симпозиума, может удостоверить, что это — прекрасный организатор, человек умный и отзывчивый, в высшей степени строгий к себе и людям, принципиальный и волевой.

Здесь уместно напомнить справедливое замечание Р. Гибсона по поводу выделенных им типов научных работников. «История свидетельствует о том, что ученые, обладающие всеми отмеченными качествами ума (имеется в виду склонность только собирать, систематизировать и обрабатывать первичный материал. — Д. Б.), играют важную роль в деле обеспечения правильного и непрерывного развития науки и техники. Сбросить кого-либо из них со счетов — значило бы проявить величайшее высокомерие» (Гибсон, 1955. - С. 9).

Благодаря чему человек достигает высших уровней 1ворчества, что играет тут роль? Воля? Целеустремленность? Рассказывают, что Эдисон имел даже свой план — «выдавать» по изобретению каждые 10 дней. Однако при всей одаренности великого изобретателя, отличавшегося и сильной волей, и целеустремленностью (некоторые американские исследователи приписывают ему даже алчность), план этот остался невыполненным. Анализ же открытий Эдисона помогает выявить решающие факторы творчества Вот как сам он описывает изобретение фонографа: «Я случайно напал на открытие, проделывая опыты с совершенно другой целью. Я был занят прибором, который автоматически передавал азбуку Морзе на другую цепь, причем лента с оттисками букв проходила через валик под трассирующей шпилькой. Пуская в ход этот прибор, я заметил, что при быстром вращении валика, по которому проходила лента с оттисками, слышался жужжащий ритмичный звук!». Знаменательно, что Эдисон усмотрел в жужжании шпильки некото-РУЮ закономерность, практически бесполезную для решения стоящей перед ним задачи. Решение ее не зависело от анализа того явления, которое было замечено Эдисоном. Это типичное эмпирическое открытие, не стимулированное ни потребностями ситуации, ни внутренней неудовлетворенностью результатами выполняемой деятельности. В таких случаях принято говорить об обнаружении «латентного» (скрытого) свойства объекта и приводить пРимер с решением известной задачи Секея: как нарушить установившееся равновесие, не притрагиваясь к чашкам весов? В наборе

предметов, которыми испытуемый уравновешивает весы, есть огарок свечи. Читатель, наверно, уже догадался, что ключ к решению — огарок: стоит лишь, уравновесив чашки, зажечь свечу. Но в эксперименте все предметы выступают перед испытуемым в одинаковой функции разновесов; поэтому знание свойства свечи терять свой вес в процессе горения оказалось как бы заторможенным. Это скрытое свойство и называют «латентным». Чтобы «открыть» его, испытуемому приходится, как и в первом примере, анализировать различные варианты решения. Логический анализ рано или поздно приводит его к необходимости выхода за пределы фиксированных им самим свойств предметов.

Явление «выхода», расширения сферы анализа очевидно. Поэтому различные авторы упорно ищут особые психологические механизмы, лежащие в основе этого явления, и формулируют свои «рецепты» получения оригинального творческого продукта.

Но можно ли объяснить поведение Эдисона по Секею или по «серендипити» (см. гл. 2)? В первом случае обнаружение «латентного» свойства — результат целеустремленного поиска решения заданной проблемы, логического постижения ситуации с заданной целью; во втором — результат случайности, отсутствия логически направленного поиска и анализа обстоятельств. Очевидно, что первое объяснение отпадает: открытие Эдисоном возможности записывать и воспроизводить звуки с помощью иглы и вращающегося валика не было решением заданной проблемы. Неправомочны и слова самого Эдисона, утверждавшего, что он «случайно напал на открытие». Жужжащая шпилька в описанном им случае действительно могла и не привлечь его внимания, поскольку это явление не помогало и не мешало решению конкретной задачи. Но Эдисон потому и стал Эдисоном, что у него был пытливый ум, поэтому он «находил» новое не случайно, в поисках чего-то другого, не в результате работы «бокового» мышления, а в результате активного расширения сферы анализа за пределы первоначальной задачи. Это — характерный для Эдисона стиль мышления и личности, — то, что мы и обозначаем как «эвристический» уровень ИА. Такой стиль типичен для многих ученых, вошедших в историю науки.

Эвристический уровень представлен среди ученых данной выборки людьми разного психического склада. Общим для всех было как раз расширение сферы анализа экспериментальной ситуации, выход за ее рамки, нестимулированный поиск и открытие новых закономерностей и использование их в качестве «эвристик» — новых способов и приемов работы в эксперименте.

Темп развития собственно познавательной деятельности У испытуемых различен — от ярких, как бы «моментальных» открытий до замедленного, словно заторможенного какими-то внутренними путами. Сталкиваясь с таким замедленным развитием познавательной деятельности, экспериментатор всякий раз

оказывается в положении нейрохирурга, старающегося отчленить инородное тело, мешающее нормальному функционированию нервной ткани, не повредив последнюю. Пусть не покажется эта аналогия преувеличением: от экспериментатора требуется большое, порой ювелирно тонкое мастерство при проведении опыта, в котором личность может проявляться самыми неожиданными гранями. Ведь важно не просто зафиксировать уровень ИА, а выявить те «инородные тела», которые тормозят, сковывают развертывание интеллектуальной инициативы.

На первом этапе проведения эксперимента, пока идет освоение новой деятельности, эвристический уровень не отличишь от сти-мульно-продуктивного (СПУ). Различие начинает проявляться по мере того, как исчерпывает себя стимульная деятельность, в кото-рои возможные познавательные мотивы испытуемого скрыты за мотивами, внешними по отношению к познавательной деятельности. Для каждого испытуемого момент исчерпания первоначальной деятельности сугубо индивидуален. Но как раз с этого момента испытуемые расходятся в своей деятельности в соответствии с индивидуальным уровнем ИА: одни продолжают осуществлять заданную деятельность (т. е. решают предлагаемые задачи по первоначально установленному алгоритму); эта экстенсивная умственная деятельность достаточно нова, успешна и поэтому эмоционально приятна. Другие начинают осуществлять деятельность по самоутверждению; этот мотив четко выступает в их стремлении работать «лучше» других как по скорости, так и по качеству (безошибочность, красота) выполняемых умственных действий. Третьи, овладев заданной деятельностью, не свертывают свой анализ получаемых результатов, а создают для него — осознанно или неосознанно — новое поле приложения и продолжают познавательную деятельность. Вот эти третьи испытывают свои собственные «маленькие радости» — радость «спонтанного» открытия, которая, впрочем, не исключает и естественной радости от успешного выполнения самого задания. Они хорошо справляются с работой, но им любопытно посмотреть на нее как бы со стороны, подняться над ситуацией: задачи, которые дает экспериментатор, смещаются по полю, а что будет, если следующая окажется вот в этом квадрате? Каковы закономерности перемещения задач? Будут ли эти закономерности проявляться во всех случаях (во всех задачах), и от чего это зависит? Иными словами, испытуемый задумывается над тем, какова связь между отдельными задачами. Он может даже не просить разрешения посмотреть, какая «картина получается в Целом», не формулировать четко свою новую цель — сопоставить отдельные задачи и их решения. Но он будет сопоставлять то, что не требовалось сопоставлять, делать, казалось бы, неосознанно TO, что не вытекало из необходимости решения очередной конкретной задачи, а было как бы «рядом» с ней (используя терминологию Сурье). Здесь мы имеем дело с явлением, которое одни называют принципом «думать около», другие — популярной способностью к «дивергентному мышлению». Однако при ближайшем рассмотрении эти термины оказываются лишь поверхностным описанием того интеллектуально-мотивационного свойства личности, которое выражается в «спокойной», в отличие от внешне напряженной или экспансивной деятельности, познавательной инициативе, поступательном анализе всех элементов ситуации. Хотя мы и обозначаем символически данный уровень интеллектуальной активности греческим словом «эврика!» («нашел!»), но это не случайный продукт хаотическою сцепления идей, не результат действия «бокового мышления». «Думать около» на деле означает «думать вглубь».

Не преодоление трудности, как при решении сложных задач, а открытие новой, неожиданной закономерности — вот награда «эвристу», испытывающему эстетическое наслаждение и радость от осуществления своего собственного подхода к заданной деятельности. В нашей выборке на этом уровне интеллектуальной активности находится большинство одаренных учеников спецшкол, студентов и ученых.

Наиболее сложной в исследовании интеллектуальной активности была задача выяснения причин замедленного выхода на эвристический уровень и ограниченности интеллектуальной инициативы, проявленной некоторыми испытуемыми. Так, испытуемый О. Н. — известный историк, человек живого ума и широкой эрудиции, глубокий исследователь и прекрасный, остроумный популяризатор — вышел на эвристический уровень с трудом, словно разрывая внутренние путы. Это не было проявлением страха неуспеха, который у многих тормозит проявление интеллектуальной активности, не было проявлением тенденции к самоутверждению. Причина была в другом: вышколенность в смысле скрупулезного, педантичного, осторожного отношения к фактам, боязнь поспешных, неоправданных обобщений. Такая приверженность именно к отдельно взятым фактам может сыграть с исследователем злую шутку в том случае, когда открывается объективная возможность перейти на новую логику исследования. Вот как описывает подобную критическую ситуацию сам О. Н. в беседе с экспериментатором: «В свое время (в 1911 г.) историк Л.М.Сухотин опубликовал документы, показывающие, что в конце XVI — начале XVII в. ряд ярославских князей просили вернуть их вотчины, утраченные в связи с опричниной. Установив, что вотчины у ярославских князей были отписаны в 1565 г., другой исследователь — П. А. Садиков — пришел к выводу, что Ярославский уезд был взят в опричнину в 1565 г. Изучив ряд документов, мне удалось прийти к выводу, что около 1567— 1568 гг. уезд явно еще не входил в опричнину, а вотчины У ярославских князей были отписаны не потому, что уезд вошел в состав опричных территорий, а лишь потому, что на князей была

наложена опала. Казалось, сам собою напрашивался вывод: данных о том, что уезд входит в опричнину, нет. Ведь единственное основание, на котором уезд считали опричным, состояло в том, что там были конфискованы земли князей. Но сила историографической традиции оказалась настолько сильна, что в своей заметке на эту тему я лишь доказывал, что уезд вошел в опричнину не в 1565 г., а позже, считая само собой разумеющимся, что он входил в состав опричнины. Позже в работе А. А. Зимина «Опричнина Ивана Грозного» эта поправка была сделана, и мне было несколько досадно за проявленный мною консерватизм».

Столь же осторожно выходил на эвристический уровень испытуемый Ш. Л. — профессор, доктор физико-математических наук, лауреат Ленинской премии (за успешное внедрение открытий в практику), человек в высшей степени способный, но внутренне скованный приверженностью к надежности (Ш.Л. — математик, и такую приверженность легко понять, но педантизм может существенно ограничивать продуктивность поступательного анализа, мешая увидеть за частным фактом более значимый общий).

Итак, мы определили нижнюю границу эвристического уровня и те внутренние ограничения, преодоление которых и делает человека эвристом. Но существует и верхняя граница этого уровня.

При всей значительности того скачка, которым знаменуется выход на эвристический уровень, надо четко представить себе качественную отграниченность этого уровня ИА от других уровней. Характерным для него является вера в правильность найденной закономерности, подкрепляемая подчас все новыми и новыми экспериментами и питаемая, таким образом, одной лишь повторяемостью, воспроизводимостью факта, явления, закономерности. Сравнительный анализ, как уже отмечалось, для эвристов — главный инструмент познания. Поэтому оно носит чисто эмпирический характер. Логика мышления эмпирика-эвриста: «Это так, потому что это так». Эмпиричность мышления задает жесткий потолок познавательному процессу, и ученый-эврист мало чем отличается от эвриста любой другой профессии. Ученый-эврист — это воплощенная наблюдательность, помноженная на широкую любознательность, но деленная на эмпирический стиль мышления. Таким стилем отличались многие ученые, открытия которых вошли в историю науки. Непосредственное наблюдение и активное сопоставление фактов (в том числе полученных экспериментальным путем) позволили, например, Бойлю открыть закон обратной пропорциональности объема и давления в газах, Беккере-лю — явление радиоактивности, Рентгену — проникающее электромагнитное излучение (Х-лучи), названное его именем. Теоретическое осмысление этих явлений принадлежит другим ученым. Однако заслуга «эвристов» в другом. Они образуют как бы авангард общего научного фронта, а если уж употреблять военные

термины, то не просто авангард, скорее — оперативно-тактическую разведку неведомого там — за общей линией фронта. Именно их сведения (открытия, изобретения) могут послужить исходной информацией для «новейшей революции в естествознании», того прорыва, который был совершен на рубеже XX в. Открытие новых фактов и закономерностей было именно оперативно-тактической, хотя и достаточно глубокой разведкой. Главную роль сыграла, несомненно, стратегическая разведка — ученые-теоретики, ставившие вслед за эмпирическими открытиями новые широкие проблемы и предлагавшие новые теоретические объяснения обнаруженных эвристами явлений и закономерностей.

Справедливо замечает по этому поводу Б.М.Кедров: «...В развитии науки, особенно современной, неизмеримо большую роль по сравнению с эмпирическими играют открытия теоретические. Именно они приводят к ломке старых воззрений в науке и выработке новых воззрений, к общему научному движению вперед» (Кедров, 1969. — С. 27). В эксперименте теоретический стиль мышления был выявлен и у «маститых» ученых, и у школьников старших классов (причем в спецшколах не только физико-математического уклона). Это люди с самым высоким уровнем ИА, который, напомним, обозначен нами как креативный. В ходе эксперимента они проявляют принципиально иное отношение к эмпирически обнаруженной закономерности или факту.

Для таких испытуемых обнаруженная ими эмпирически закономерность сразу становится проблемой. Типичной для этой группы испытуемых является просьба позволить подумать над «мистикой» открытых закономерностей. «Нормальный» мыслительный процесс в данном случае не просто преобразуется введением нового приема, как это было на эвристическом уровне, а прерывается: деятельность, предложенная испытуемым в эксперименте, прекращается. Они нередко просят больше не давать им задач — перед ними теперь, по их убеждению, стоит их собственная проблема. Решение ее для них более важно, чем достижение успеха в эксперименте.

Дифференциация эвристического и креативного уровней ИА значительно сложнее, нежели эвристического и стимульно-про-дуктивного уровней. И дело не только в том, что первые два уровня относятся к творческому мышлению (и на эвристическом, и на креативном уровне проявляется интеллектуальная активность, а на стимульно-продуктивном уровне ее нет). Выше было сказано, что испытуемый креативного уровня начинает с того, перед чем остановится «эврист», — с постановки в той или иной степени теоретического вопроса почему? Этот вопрос может прервать успешный ход решения задач: человек поставил проблему о причине внутренних закономерностей явления и стремится доказать их независимо от целей данной практической деятельности. Поставлена она не случайно, и сделал это не случайный человек:

феномен постановки проблемы проявляется только на креативном уровне интеллектуальной активности. Связанный с ним вопрос почему? лишь по форме совпадает с теми ста тысячами почему, способность задавать которые утрачивается большинством людей (статистически) с пятилетнего возраста, и тем более с теми, которые может задать любой человек, когда у него что-то не получается в трудной ситуации, независимо от уровня развития интеллектуальной активности.                                                        "»—

Итак, ученых эвристического и креативного уровней объединяет способность открывать и творить новое. Однако «эврист» открывает закономерность, сопоставляя при этом несколько однотипных явлений; ученый креативного уровня строит общую закономерность, опираясь на углубленный анализ единичного факта.

Высший креативный уровень ИА был обнаружен в нашей выборке лишь у нескольких действительно необычных в «служебном» и личностном плане ученых. Один из них — И. А. — известный механик-теоретик и авиаконструктор, человек в высшей степени деловитый и постоянно увлеченный новыми идеями, согласился на участие в эксперименте с большой готовностью, объяснив свою любознательность тем, что для него нет больших или малых дел. «Сейчас я работаю над весьма сложной конструкцией, времени у меня свободного, право же, нет. Но эксперимент ваш меня заинтересовал».

Через некоторое время И. А. передал нам небольшую папку с аккуратно подшитыми чертежами, отражающими анализ нашего экспериментального объекта. «Продолжаю размышлять над вашей штуковиной. Думаю, — добавил он шутливо, — не пригодится ли она мне кое в чем... для подводной лодки».